6
Сатирические и юмористические стихотворения Толстого часто рассматривались как нечто второстепенное в его творчестве, а между тем они представляют не меньший интерес, чем его лирика и баллады. Эта область поэзии Толстого очень широка по своему диапазону - от остроумной шутки, много образцов которой имеется в его письмах, "прутковских" вещей, построенных на нарочитой нелепости, алогизме, каламбуре, до язвительного послания, пародии и сатиры. Вопреки собственным заявлениям о несовместимости "тенденции" и подлинного искусства, он писал откровенно тенденциозные стихи.
Сатиры Толстого направлены, с одной стороны, против демократического лагеря, а с другой - против правительственных кругов. И хотя борьба поэта с бюрократическими верхами и официозной идеологией была борьбой внутри господствующего класса, социальная позиция Толстого давала ему возможность видеть многие уродливые явления современной ему русской жизни. Поэтому он и смог создать такую замечательную сатиру, как "Сон Попова".
В "Сне Попова" мы имеем дело не с пасквилем на определенного министра, а с собирательным портретом бюрократа 60-70-х годов, гримирующегося под либерала. Согласно устному преданию, Толстой использовал черты министра внутренних дел, а затем государственных имуществ П.А.Валуева. Это вполне вероятно: все современники отмечали любовь Валуева к либеральной фразеологии. Но министр из "Сна Попова" - гораздо более емкий художественный образ; в нем мог узнать себя не один Валуев. И весьма характерно, что автор стихотворного ответа на "Сон Попова" возмущался Толстым за то, что он якобы высмеял А.В.Головина - другого крупного бюрократа этого времени, питавшего пристрастие к либеральной позе.
Речь министра, наполненная внешне либеральными утверждениями, из которых, однако, нельзя сделать решительно никаких практических выводов, - верх сатирического мастерства Толстого. Поэт не дает прямых оценок речи и поведения министра, но остроумно сопоставляет его словесный либерализм и расправу с Поповым за "ниспровержение властей", выразившееся в том, что, отправившись поздравить министра, он забыл надеть брюки.
В сатире высмеян не только министр, но и всесильное Третье отделение, известное, как язвительно пишет поэт, своим "праведным судом". Сентиментальная и ласковая речь полковника из Третьего отделения, быстро переходящая в угрозы, донос Попова, целый ряд деталей также переданы яркими и сочными красками. А негодование читателя-обывателя в конце "Сна Попова" и его упреки по адресу поэта в незнании "своей страны обычаев и лиц" ("И где такие виданы министры?.. И что это, помилуйте, за дом?" и пр.), над которыми явно издевается Толстой, еще более подчеркивает исключительную меткость сатиры.
Другая сатира Толстого, "История государства Российского от Гостомысла до Тимашева", знаменита злыми характеристиками русских монархов. Достаточно перечитать блестящие строки о Екатерине II, чтобы убедиться, что это не одно лишь балагурство. Острый взгляд поэта сквозь поверхность явлений умел проникать в их сущность.
Основной тон сатиры, шутливый и нарочито легкомысленный, пародирует ложный патриотический пафос и лакировку прошлого в официальной исторической науке того времени. Здесь Толстой соприкасается с Щедриным, с его "Историей одного города". Толстой близок к Щедрину и в другом, не менее существенном отношении. Как и "История одного города", "История государства Российского от Гостомысла до Тимашева" отнюдь не является сатирой на русскую историю; такое обвинение могло исходить лишь из тех кругов, которые стремились затушевать подлинный смысл произведения. Было бы легкомысленно отождествлять политический смысл сатиры Щедрина и Толстого, но совершенно ясно, что и Толстой обращался лишь к тем историческим явлениям, которые продолжали свое существование в современной ему русской жизни, и мог бы вместе с Щедриным сказать: "Если б господство упомянутых выше явления кончилось... то я положительно освободил бы себя от труда полемизировать с миром уже отжившим" (письмо в редакцию "Вестника Европы"). И действительно, вся сатира Толстого повернута к современности. Доведя изложение до восстания декабристов и царствования Николая I, Толстой недвусмысленно заявляет: "...о том, что близко, // Мы лучше умолчим". Он кончает "Историю государства Российского" ироническими словами о "зело изрядном муже" Тимашеве. А.Е.Тимашев - в прошлом управляющий Третьим отделением, только что назначенный министром внутренних дел, - осуществил якобы то, что не было достигнуто за десять веков русской истории, то есть водворил подлинный порядок. Нечего и говорить, как язвительно звучали эти слова в обстановке все более усиливавшейся реакции.
Главный прием, при помощи которого Толстой осуществляет свой замысел, состоит в том, что о князьях и царях он говорит, употребляя чисто бытовые характеристики вроде "варяги средних лет" и описывая исторические события нарочито обыденными, вульгарными выражениями: "послал татарам шиш" и т.п. Толстой очень любил этот способ достижения комического эффекта при помощи парадоксального несоответствия темы, обстановки, лица со словами и самым тоном речи. Бытовой тон своей сатиры Толстой еще более подчеркивает, называя его в конце "Истории" летописным: "Я грешен, летописный, // Я позабыл свой слог".
В других сатирах Толстого высмеиваются мракобесы, цензура, национальная нетерпимость, казенный оптимизм. "Послание к М.Н.Лонгинову о дарвинисме", хотя в нем и имеется несколько грубых строф о нигилистах, в целом направлено против обскурантизма. В связи со слухами о запрещении одного из произведений Дарвина Толстой высмеивает Лонгинова, возглавлявшего цензурное ведомство, иронически рекомендует ему, если уж он стоит на страже церковного учения о мироздании и происхождении человека, запретить заодно и Галилея. Своеобразным гимном человеческому разуму, не боящемуся никаких препон, звучат заключительные строки стихотворения:
С Ломоносовым наука,
Положив у нас зачаток,
Проникает к нам без стука
Мимо всех твоих рогаток, и т.д.
Салтыкова-Щедрина описано, как "Порой веселой мая..." с удовольствием читают на рауте у "председателя общества благих начинаний отставного генерала Проходимцева".
Это стихотворение построено на парадоксальном сопоставлении фольклора со "злобой дня"; комизм заключается в том, что два лада, он - в "мурмолке червленой" и корзне, шитом каменьями, она в "венце наборном" и поняве, беседуют о нигилистах, о способах борьбы с ними, упоминают мимоходом о земстве. То же в "Потоке-богатыре", в последних строфах которого речь идет о суде присяжных, атеизме, "безначальи народа", прогрессе. Это, по выражению самого Толстого, "выпадение из былинного тона" (журнальная редакция "Потока-богатыря") близко поэзии Гейне. В рассказ Тангейзера Венере (в балладе "Тангейзер") Гейне вставил злые остроты о швабской школе, Тике, Эккермане. С точки зрения приемов комического сатиры Толстого близки к "Тангейзеру".
Особо следует отметить стихотворения, в которых хорошо передан народный юмор. В одном из них - "У приказных ворот собирался народ..." - ярко выражены презрение и ненависть народа к обдирающим его приказным. То же народное стремление - "приказных побоку да к черту!"; тоска народных масс по лучшей доле, их мечта о том, чтобы "всегда чарка доходила до рту" и чтобы "голодный всякий день обедал", пронизывают стихотворение "Ой, каб Волга-матушка да вспять побежала!..".
Говоря о сатире и юморе Толстого, нельзя хотя бы коротко не остановиться на Козьме Пруткове. Самостоятельно и в сотрудничестве с Жемчужниковыми Толстой написал несколько замечательных пародий, развенчивающих эстетизм и тягу к внешней экзотике. Антологические мотивы и эстетский поэтический стиль Щербины; увлечение романтической экзотикой Испании; плоские подражания Гейне, искажающие сущность его творчества, - вот объекты пародий Толстого. В стихотворении "К моему портрету" язвительно высмеян общий облик самовлюбленного поэта, оторванного от жизни, клянущего толпу и живущего в призрачном мире. Другие прутковские вещи Толстого имеют в виду не литературу, а явления современной ему действительности. Так, "Звезда и Брюхо" - издевка над чинопочитанием и погоней за орденами.
слов, имен, комическую функцию рифмы и т.д. Толстой как юморист оказал существенное влияние на позднейшую поэзию; такой мастер шутки, как Вл. Соловьев, совершенно непонятен вне традиций Толстого и Козьмы Пруткова. С другой стороны, многому мог научиться у Толстого и Маяковский, прекрасно знавший, по свидетельству современников, его поэзию.